Как белый теплоход от пристани - Сергей Осмоловский

Страшный сон длился недолго. Но за каких-нибудь пять—шесть минут подо мной на простыни успело скопиться граммов двести убедительной солёной влаги.

А потом на меня напала голодная муха, и я проснулся. Подумал о том, что с четверга на пятницу сны, как говорят, сбываются, и с тягостным чувством вслух пропел: «Мне приснилась женщина с усами».

23 марта (воскресенье)

Думается мне – начинаю постигать истоки своей асоциальности, когда если и хочется поговорить с кем-то, то скорее с лошадью, как делает Ира, нежели с людьми. Ухватил за кончик одну причину, потянул её, как ниточку, а обнаружил клубок. Даже не клубок, а целую обмотку, укатавшую меня, точно кокон. Это значит, что процесс пошёл. Что я перерождаюсь. И не в бабочку совсем, а скорей наоборот – в мерзкую, ядовитую гусеницу с вонючей утробой.

Это значит, что в жизни настала пора что-то менять. Кардинально. И начать лучше всего с работы. Во-первых, это всегда самый неустойчивый из социумных террариумов, во-вторых, если оставить всё как есть – можно уже сейчас писать о себе некролог – до самой смерти ничего не изменится: то же болото, те же хором орущие жабы, та же вонь и зараза, та же погибельная ниша. Наглотавшись тины, реагирую на неё спазмами желудков. Сказать, что уже тошнит от этого – не сказать ничего. Выворачивает.

Это всё, конечно, образность, но за ней стоит, колышется самым незначительным дуновеньем, то, что вполне можно пощупать руками. Это моя тонкая, блин, натура, алчущая комфорта и гармонии с окружающим миром. Это и сам окружающий мир, готовый на диалог с «натурой» при определённых условиях. А условия просты и незатейливы, понятные даже кухарке: творческая реализация, душевное равновесие и материальное благосостояние. (Фу, какие протокольные слова я произношу!)

Творческая реализация – это больная тема, о ней распространюсь чуть позже, выслушав ещё пару рецензентов. Морально ещё как-то помогает держаться эпистолярная дрожь (рецензентам назло), а материально – журнальные заказы статей. Но, разумеется, этого совсем недостаточно, чтобы планировать жизнь.

Всё! Менять работу! Уходить, уносить себя, спасаться бегством! Решение принято – и завтра же я без оглядок вступаю в пору его осуществления… Однако если б это было так просто…

Семейный триллер. Продолжение

«Пережитое, конечно, не могло пройти для него даром. Возвращаться домой теперь расхотелось полностью, и Он нашёл кинотеатр на окраине достопримечательностей, где шла ретроспектива фильмов с участием Греты Гарбо. Посетителей в зале было не много – и Он расположился, где захотел, безо всяких стеснений, смутив школьников, пришедших сюда целоваться.

События на экране его занимали мало. С гораздо большим увлечением Он отдавался мыслям о той девушке, одной улыбкой подарившей ему всё богатство влюбленного. Почему-то Он назвал её Бонни.

«Как она сверкала! Как росинка на лепестке ландыша в лучах рассветного солнца. Бонни… Твоя улыбка… Она прожгла мне сердце, уничтожив в нём сорняки бессмысленных лет и бесцельного отчаяния жизни!»

Когда фильм кончился, уже была ночь. Он вышел из кинотеатра, вдохнул грудью прохладный воздух, закинул пиджак на плечо и с мечтательным взглядом в пространство двинулся домой. Наступили выходные, и торопиться спать было не к чему. Он шёл медленно, слегка покачиваясь и озираясь на звёзды, и благодарил жизнь за такие вечера, как этот, когда эти самые звёзды становятся непостижимо яркими даже в пелене городского смога. Ведь, если подумать, что такого – улыбнулась незнакомая девушка… а как изменилось настроение!

Вдохновенные мысли быстро сменялись, плавно перетекая одна в другую. Не сказать, чтобы все они были о Бонни – скорее о чём-то общем, ностальгическом и перспективном одновременно, выскользнувшем на язык фразой:

– Я зажег бы на небе звезду, было б это кому-нибудь нужно…»

6 апреля (воскресенье)

Молчание бывает от бессилья, как во сне, а бывает от могущества. Бывает от пустоты, но случается и от крайнего переполнения… Наверное, мне необходимо кому-то оказаться нужным. Кому-то, кто появился в этом мире неслучайно. Потому-то я и спросил Ируньку:

– Как, по-твоему, воспринимала бы меня Фаина Георгиевна, если б мы с ней познакомились?

Нет на земле человека, которого я любил бы нежнее Ирунки. Моя любовь к ней настолько космически обоснована, что без грязи и намёков будет жить, пока во мне держится душа. Если и на самом деле у человека несколько жизней, то нынешняя – это моя последняя, а во всех предыдущих я был Ируньке любящим братом.

Крепко сбитая и стремительная что пингвинчик в стихии воды она, как и я, имеет в фундаменте личности благородные польские корни. А также несправедливую фамилию Самусько, против которой бесплодно сопротивляется вся её величественная и претензионная натура.

С безупречным чувством вкуса во всём, к чему так или иначе прилежат её жизненные интересы (а это прежде всего – искусство), она мудра и не по годам рассудительна. Иронична, честна и откровенна. Если кто-то в её присутствии «звóнит» или «красивéе» – того она открыто презирает. Поцелованная Богом везде, где может целовать только Бог, она ещё задолго до сознательного возраста определилась со способом реализации себя, избрав театральный путь. Сейчас учится на втором курсе. Единогласно признана одной из лучших студенток в актёрском амплуа.

И вот это Творение четырёх элементов на мой вопрос, не смутясь, ответило:

– Она влюбилась бы в тебя, Самородский.

– Ты шутишь? – спросил я, страхуясь от её особого чувства юмора.

– Абсолютно, – опровергла Ира, помотав головой.

Тогда я подумал: «А в самом деле! К чёрту бы всех этих подхалимов, лицемеров, вампирш с красивыми ногами, приспособленцев разных мастей, если б моей обожательницей стала не кто-нибудь, а Фаина Раневская, чьей неземной любовью в свои времена бывали Качалов, Станиславский, Ахматова, Вульф, Михоэлс, Тренев, Певцов, после спектаклей с которым она, потрясённая, рыдала и не могла уняться даже в гримёрной». Встать, пусть и гипотетически, в один перечень с этими людьми – и можно умирать спокойно…

Мы ещё поговорили с Ирой немного, настраиваясь на священнодейство, и уселись смотреть чудом добытую кассету со спектаклем «Дальше – тишина», снятым на сцене театра имени Моссовета аж в 1978-м году.

Какого бы каскада эмоций мы ни ожидали, актёрские работы застали нас врасплох. Раневская – величайшая. Парадоксальная. Всю вторую половину спектакля Ира заливалась тихими слезами сострадания, глядя на те огромные глаза умной коровы – глаза с трагедией жизни, утаить которую едва ли возможно даже под светом софитов.

Мы смотрели «Дальше – тишина», не проронив ни звука. И всё, что в тот вечер было между нами дальше – тишина. Потому, что молчание бывает не только от пустоты, но и от крайнего переполнения.

1 апреля (вторник)

С радостным, трепещущим от возбуждения сердцем посвящаю этот вечер записи одного очень конкретного факта из последних событий!

Мне довелось вступить в контакт с существом иноземным. С существом, не по-человечески чутким. С лошадью. Более того, с женщиной среди лошадей – с кобылой, что, как и в случае с людьми, только преумножает сложность характера. Надо ли говорить, как сильно я волновался, на эту женщину пузом залезая? Тем паче, когда, оценивая прыть насмешливыми взглядами, меня покалывали несколько пар глаз мастеровых кавалеристов. Впрочем, я с высоты лошадиного крупа легко поплевал на производимый собою эффект и забылся в гармонии слившихся движений, эмоций и чувств – в конце концов, все когда-то начинают. Придёт время, и я так же беззлобно буду стебаться над новичками.

Справедливости ради надо отметить, что я отнюдь не по собственной инициативе очутился у стойла, среди скопища мух и возмущённого ржания. Меня туда привели. И привели не какие-нибудь сезонные обострения романтизма, а любимая Самусько. Просто-напросто у опытной лошадницы обнаружился в крови острый недостаток энкефалина.8 И я, видите ли, должен был ей его восполнить: сопроводить в конюшню и разделить там незнакомую мне радость наездника.

Не скажу, что мне только дай кого-нибудь в конюшню сопроводить и что я так охотно на это пошёл, но Ирка знает всё о слабостях моего чуткого мужского сердца и за эпоху нашего знакомства управлять им научилась – мастерски. Дрожа подбородочком и моргая влажными, как у рыб, глазами, она воспалённо канючила, громко стенала, всхлипывала, как водонасос, и минут сорок, изнемогая от страданий, на русском и французском признавалась, как дóроги ей изгибы конских спин, как важно ей чувствовать щекой тёплый турбулентный поток воздуха из их ноздрей, смотреть в огромные яблоки доверчивых очей, как она по всему этому истосковалась, как её все бросили и осталась надежда только-де на меня одного, на зов удалой доли казачьей крови в моих артериях и венах.